Живи. Играй.
- Дед, а поехали с нами на море! - - позвали однажды внуки.
Дед долго сопротивлялся. Придумывал отговорки, или отмалчивался, или шутливо заканчивал разговоры: "да че-ж я там не видел-то?". Неохотно представлял, как сменит тихую затененную комнату на чужие стены, тарелку борща с хлебным мякишем - на непонятную столовскую похлебку, а в привычный размеренный день войдет суета и новый порядок.
- Дед, ну охота тебе одному сидеть? Две недели-то, - не сдавались внуки.
Вот одиночество деда и пугало. Прожил бы он эти две недели без них, куда делся, и словом не попрекнул бы, а как представлял себе тишину да чай в одиночестве - так, кажись, не то что на море, и дальше поехал бы.
- Ваша взяла, разбойники! - сдался он.
"Может, в последний раз, - подумал про себя. - Ведь на небе только и разговоров, что о море..."
Через неделю, собрав лишь самое необходимое - чтобы нести самому - дед садился с внучатами в поезд. А когда погас в вагоне свет, переоделся в домашнюю мягкую одежду, аккуратно развесив на плечиках "парадное", спрятал туфли под лавку и опробовал на мягкость сбитый комьями матрас. Напряженный день дал о себе знать: через пять минут дед уже спал. Спал чутким старческим сном, закончившимся, по привычке, уже через часа четыре. Он давно привык высыпаться до рассвета. Остаток пути дед слушал перестук колес, вагонный шорох и похрапывание своего соседа. Сосед был толст, неряшлив и деду не нравился.
По приезду поселили деда на застекленной лоджии. Молодые оставили за собой примыкавшую к ней комнату. Во второй комнате жила хозяйка, моложавая бездетная женщина лет под пятьдесят, бывшая жена бывшего главы города. С первого момента заселения хозяйка четко оговорила порядки проживания и подстелила газетку под начищенную дедову обувь, которой тот в душе гордился. Провизию твердо указала снести на кухню по раз и навсегда отведенным местам, а двери в комнату закрывать воспрещалось. Окна на лоджии были защелкнуты намертво. Что и говорить, хозяйка деду не понравилась. Особливо когда в шесть утра следующего дня громко скомандовала "подъем"! на всю квартиру. "Тише ты, дура! молодежь побудишь!" - чуть не гаркнул с лоджии в ответ дед, да сдержался. "Молодежь" со вздохом укрылась с головой одеялом и заснула дальше. Через полчаса все-таки всех насильно подняли. Завтракали они под все тем же пристальным взглядом.
Впрочем, взгляд этот на протяжении всех двух недель ежеминутно ощущался дедом. И когда он глядел из окон своей лождии, то чувствовал его спиной, и когда готовил чай для внучат на кухне, то казалось, находился под неусыпным присмотром: куда сахар поставил, откуда насыпал чай, и даже пророненные крошки, казалось, смотрели на него с укоризной. Лишь в туалете, совмещенном с ванной комнатой, он отдыхал от неусыпного контроля, но и тут чувствовал его присутствие: постиранные и повешенные им носки через время перемещались в другое место. А нижнее белье и вовсе исчезало из-под прищепок и обнаруживалось совсем не там, из-за чего дед несказанно раздражался: белье было для него чем-то настолько интимным, что прикосновение к нему чужих рук заставляло клокотать все внутри. Разговоры же и объяснения ни к чему не приводили: хозяйка разводила руками и отвечала "я хотела как лучше...".
Море деду не то чтобы нравилось, но он был готов с ним мириться. Не нравились ему толпы отдыхающих, густо устилавшие пляж, да свое собственное худое, покрытое морщинистой кожей и старческими пятнами тело. С последним дед примириться не мог и, промучившись на пляже два часа, одевался и уходил с пляжа в тень парка. Там он вдыхал густой и тягучий запах прелой листвы и застарелый кашель оставлял на время его легкие, и дышалось ему как в молодости, легко и свободно. Он бы, может, был счастлив в такие минуты, если бы помнил - как это, да если была бы рядом его комнатушка с привычным продавленным диваном, да теплый свет абажура на кухне и знакомые чашки в красный горох. И если бы не было этого неусыпного взгляда цербера в съемной комнатушке.
Спустя две недели они ехали обратно. Загорелая молодежь попивала вино из вагонных кружек с железными подстаканниками и довольно вспоминала состоявшийся отдых. Из-под полки вкусно пахла спелая дыня, ее перебивала лаванда и все мешалось со стойким запахом вагона, рождая едкий и тяжелый аромат. Дед дремал у окна, поминутно грозясь поймать носом стол.
Еще спустя день из машины выгружали багаж. Дед первым открыл дверь и вышел навстречу знакомому двору и лениво растянувшимся по лавкам кошкам.
- Тьфу, - сплюнул он в сторону чемоданов и посмотрел на свои окна. - Будто пятнадцать суток отсидел.
Дед долго сопротивлялся. Придумывал отговорки, или отмалчивался, или шутливо заканчивал разговоры: "да че-ж я там не видел-то?". Неохотно представлял, как сменит тихую затененную комнату на чужие стены, тарелку борща с хлебным мякишем - на непонятную столовскую похлебку, а в привычный размеренный день войдет суета и новый порядок.
- Дед, ну охота тебе одному сидеть? Две недели-то, - не сдавались внуки.
Вот одиночество деда и пугало. Прожил бы он эти две недели без них, куда делся, и словом не попрекнул бы, а как представлял себе тишину да чай в одиночестве - так, кажись, не то что на море, и дальше поехал бы.
- Ваша взяла, разбойники! - сдался он.
"Может, в последний раз, - подумал про себя. - Ведь на небе только и разговоров, что о море..."
Через неделю, собрав лишь самое необходимое - чтобы нести самому - дед садился с внучатами в поезд. А когда погас в вагоне свет, переоделся в домашнюю мягкую одежду, аккуратно развесив на плечиках "парадное", спрятал туфли под лавку и опробовал на мягкость сбитый комьями матрас. Напряженный день дал о себе знать: через пять минут дед уже спал. Спал чутким старческим сном, закончившимся, по привычке, уже через часа четыре. Он давно привык высыпаться до рассвета. Остаток пути дед слушал перестук колес, вагонный шорох и похрапывание своего соседа. Сосед был толст, неряшлив и деду не нравился.
По приезду поселили деда на застекленной лоджии. Молодые оставили за собой примыкавшую к ней комнату. Во второй комнате жила хозяйка, моложавая бездетная женщина лет под пятьдесят, бывшая жена бывшего главы города. С первого момента заселения хозяйка четко оговорила порядки проживания и подстелила газетку под начищенную дедову обувь, которой тот в душе гордился. Провизию твердо указала снести на кухню по раз и навсегда отведенным местам, а двери в комнату закрывать воспрещалось. Окна на лоджии были защелкнуты намертво. Что и говорить, хозяйка деду не понравилась. Особливо когда в шесть утра следующего дня громко скомандовала "подъем"! на всю квартиру. "Тише ты, дура! молодежь побудишь!" - чуть не гаркнул с лоджии в ответ дед, да сдержался. "Молодежь" со вздохом укрылась с головой одеялом и заснула дальше. Через полчаса все-таки всех насильно подняли. Завтракали они под все тем же пристальным взглядом.
Впрочем, взгляд этот на протяжении всех двух недель ежеминутно ощущался дедом. И когда он глядел из окон своей лождии, то чувствовал его спиной, и когда готовил чай для внучат на кухне, то казалось, находился под неусыпным присмотром: куда сахар поставил, откуда насыпал чай, и даже пророненные крошки, казалось, смотрели на него с укоризной. Лишь в туалете, совмещенном с ванной комнатой, он отдыхал от неусыпного контроля, но и тут чувствовал его присутствие: постиранные и повешенные им носки через время перемещались в другое место. А нижнее белье и вовсе исчезало из-под прищепок и обнаруживалось совсем не там, из-за чего дед несказанно раздражался: белье было для него чем-то настолько интимным, что прикосновение к нему чужих рук заставляло клокотать все внутри. Разговоры же и объяснения ни к чему не приводили: хозяйка разводила руками и отвечала "я хотела как лучше...".
Море деду не то чтобы нравилось, но он был готов с ним мириться. Не нравились ему толпы отдыхающих, густо устилавшие пляж, да свое собственное худое, покрытое морщинистой кожей и старческими пятнами тело. С последним дед примириться не мог и, промучившись на пляже два часа, одевался и уходил с пляжа в тень парка. Там он вдыхал густой и тягучий запах прелой листвы и застарелый кашель оставлял на время его легкие, и дышалось ему как в молодости, легко и свободно. Он бы, может, был счастлив в такие минуты, если бы помнил - как это, да если была бы рядом его комнатушка с привычным продавленным диваном, да теплый свет абажура на кухне и знакомые чашки в красный горох. И если бы не было этого неусыпного взгляда цербера в съемной комнатушке.
Спустя две недели они ехали обратно. Загорелая молодежь попивала вино из вагонных кружек с железными подстаканниками и довольно вспоминала состоявшийся отдых. Из-под полки вкусно пахла спелая дыня, ее перебивала лаванда и все мешалось со стойким запахом вагона, рождая едкий и тяжелый аромат. Дед дремал у окна, поминутно грозясь поймать носом стол.
Еще спустя день из машины выгружали багаж. Дед первым открыл дверь и вышел навстречу знакомому двору и лениво растянувшимся по лавкам кошкам.
- Тьфу, - сплюнул он в сторону чемоданов и посмотрел на свои окна. - Будто пятнадцать суток отсидел.
-
-
07.09.2007 в 21:15Так же и люди. Я Дедушку понимаю.
-
-
07.09.2007 в 21:17-
-
07.09.2007 в 21:32-
-
07.09.2007 в 21:33-
-
07.09.2007 в 21:39-
-
07.09.2007 в 21:40-
-
07.09.2007 в 22:07-
-
08.09.2007 в 10:12З.Ы. придумываешь или с жизни?
-
-
08.09.2007 в 21:13просто - самое главное.
-
-
09.09.2007 в 01:24да и вапще дайрик оч интересный)
-
-
10.09.2007 в 09:50-
-
10.09.2007 в 13:14Паломник Оптимизма, подсматриваю, подслушиваю - как всегда
-
-
10.09.2007 в 13:21